Альберт Шпеер 1942—1945
Личность Альберта Шпеера долгие годы была предметом спора историков. Найденные в последние десятилетия документы подтверждают, что Шпеер не мог не знать о преступлениях нацистского режима, на который работал. В то же время биограф Шпеера и ряд других историков оправдывают его неоднозначную позицию сильной загруженностью работой и слепой преданностью Гитлеру. Осведомленность Шпеера в нацистких преступлениях доказана; степень причастности до сих пор в точности неизвестна. Учитывая такой контраст мнений, основой этого материала стала история, вызвавшая столько споров — та, которую рассказал сам Шпеер.
Осенью 1946 года подходил в концу Нюрнбергский процесс. Союзники во главе с американцами судили верхушку гитлеровской Германии. По итогам процесса половина была приговорена к казни через повешение, троих помиловали, прочие получили тюремные сроки. Большая часть приговоренных просила о помиловании или замене казни тюрьмой; одним из немногих, кто промолчал, был министр вооружений Альберт Шпеер.
Фото: wikipedia.org
В отличие от своих соседей по скамье подсудимых Шпеер был ни политиком, ни даже военным. Тем не менее, с тридцатых годов и до конца войны этот человек входил в самый близкий круг Гитлера и сделал головокружительную карьеру, на время войны став одним из ключевых людей в судьбе Германии. Вообще говоря, Альберт Шпеер был архитектором. Пожалуй, самым известным архитектором XX века, после которого не осталось ни одного здания — только лес на окраине Берлина и десяток уличных фонарей
Ниже я расскажу невероятную историю этого человека, в основном опираясь на его собственные мемуары и дневники. Безусловно, стопроцентной объективности ожидать нет смысла. Однако во всех изобличениях Шпеера речь идет не столько о его работе, сколько о его осведомленности в нацистких преступлениях. Ее я тоже коснусь, но, забегая вперед, скажу, что чистую правду об этом мы уже никогда не узнаем.
Альберт и Адольф
Альберт Шпеер родился в 1905 году и принадлежал одной из самых влиятельных семей города Мангейм. Он с волнением наблюдал за новинками технического прогресса и уже в ранние годы не ограничивался детским восхищением — при виде огромных цеппелинов он первым делом думал, что такие махины могут легко загореться. Собственно, так и случалось, поэтому дирижабли быстро сняли с вооружения. В 17 лет Шпеер познакомился со своей будущей женой и уже тогда было ясно, что парень растет ответственный. Вместо бухла и телочек Альберт предпочитал горные походы и греблю на байдарках. В школе он был отличником, особо угорая по математике. Однако дед и отец Шпеера были архитекторами, поэтому когда встал вопрос о выборе профессии, он решил не выпендриваться и пошел по их пути. В 1925 году Шпеер уехал изучать архитектуру в Берлин. Тогда же вышел из тюрьмы, отмотав срок за государственную измену, Адольф Гитлер.
Политика Шпеера не интересовала, но в начале 30-х друзья затащили его на выступление Гитлера перед берлинскими студентами. Встреча проходила в одной из пивных; речи Гитлера встречали настолько восторженно, что прочим оппонентам не давали даже выступить. По словам Шпеера, тот шел на то выступление без особого интереса, но уже на месте все изменилось. «Казалось, он откровенно делится тревогами о будущем. Его ирония смягчалась легким юмором, южно-немецкое обаяние напоминало мне о родных местах, — вспоминал Шпеер спустя годы. — Первоначальная застенчивость Гитлера исчезла; теперь время от времени повышал голос; он убеждал, но не пытался загипнотизиовать аудиторию. Общее впечатление было гораздо глубже смысла самой речи, из которой я мало что запомнил».
Спустя пару недель Шпеер слушал речь Йозефа Геббельса. Манера этого оратора понравилась Шпееру меньше, зато следующие события оказали решающее влияние: после выступления Геббельса на улицах Берлина начались стихийные демонстрации в поддержку НСДАП, в которые вмешалась полиция. Шпеер, по его словам, почувствовал единение с толпой и был возмущен произволом властей. На следующий день он подал заявку на членство в НСДАП. В семье о своем решении Шпеер никому не рассказывал. Впоследствии оказалось, что почти одновременно с Альбертом вступила в партию и его мать. С ней все было еще проще — она просто увидела шествие отрядов СА по улицам. «Демонстрация дисциплины в период всеобщего хаоса, ощущение энергии в атмосфере полной безнадежности, видимо, покорили и ее», — писал Шпеер. В своих мемуарах он постоянно возвращается к теме странного магнетизма Гитлера — если коротко, то как-то так получилось, что не обладавший особым обаянием австриец с щеткой под носом пленил сотни тысяч немцев, не говоря о невероятно преданном ему кругу особо приближенных, куда в итоге попал и сам Шпеер. Впрочем, из тех же мемуаров можно понять, что строение Третьего Рейха было гораздо сложнее: уже во время войны Гитлер был чем-то вроде короля, строившего из себя средоточие власти, в то время как она была поделена между его министрами. Кроме них хватало и других не менее важных шишек, вроде шефа СС Кальтенбруннера или начальника службы безопасности Гейдриха. Интересно также, что несмотря на всю важность этих людей для Германии, далеко не все они были близки с Гитлером на самом деле.
Но пока что, в тридцатые годы, Шпеер решил для себя, что у Германии есть два пути: национал-социализм с Гитлером или коммунизм непонятно с кем (да и как в итоге оказалось на примере СССР, «красные» тоже были хороши). Антисемитские настроения Гитлера были тщательно завуалированы, например, ненавистью к «буржуазным интеллектуалам», во многом благодаря министру пропаганды Геббельсу. При всем негативном фоне этой личности, нельзя не признать того таланта, с которым им были проссаны уши немецкого народа. Во многом благодаря ему в первой половине тридцатых Гитлер завоевал большую часть Германии, и та дружно зиговала, не подозревая, что «майн фюрер» спустя несколько лет начнет жечь людей в печах и втянет страну в самую ужасную войну в истории.
Поначалу Шпеер заправлял обустройством партийных зданий НСДАП, больше пересекаясь с Геббельсом, чем с Гитлером. Однажды он заметил на столе одного из секретарей наброски для ночного парада национал-социалистов к первому мая. Посчитав их недостаточно эффектными, Шпеер предложил свой вариант с огромными, высотой с десятиэтажное здание, знаменами со свастикой и мощным освещением. Гитлер был в восторге, и хотя идею приписал себе Геббельс, успех по праву принадлежал Шпееру. В 1933 году Гитлер фактически пришел к власти и Шпеер предложил проект к первому съезду НСДАП как правящей партии. На этот раз гвоздем программы был деревянный орел с тридцатиметровым размахом крыльев.
Восхождение Шпеера
Для утверждения проекта Шпеера впервые вызвали прямо к Гитлеру. В юности тому прочили карьеру архитектора; как мы знаем теперь, вместо этого Гитлер стал Гитлером, но любовь к архитектуре не прошла. На момент его вступления в должность канцлера Германии об этом уже мало кто помнил. Первая встреча Шпеера с ним прошла без особых эмоций, но проект был одобрен. Спустя несколько месяцев Гитлер вспомнил про Шпеера, когда ему понадобилась достойная резиденция в Берлине. Шпеер приступил к работе; Гитлер живо и со знанием дела интересовался процессом. После очередной встречи Гитлер внезапно предложил у него пообедать.
Шпеер согласился, но как раз в тот день на него упало ведро с побелкой. Тогда Гитлер предложил ему свой костюм. Так Шпеер впервые появился к окружении канцлера Германии, да еще и в его костюме. За обедом новые приятели разговорились, обсуждая любимое — архитектуру. В свои 28 Шпеер мало чего добился в своей профессии; теперь он почувствовал, что у него впервые появился шанс по-настоящему отличиться.
Заказов от Гитлера было немного, но все были серьезные и во многом внушали уважение Шпеера. Например, ему поручили проектировать новые бараки для рабочих по всей Германии; Гитлер по обыкновению переживал за ход работ — такое внимание будущего вождя к условиям проживания рабочего класса подкупало. Шпеер оставался и главным декоратором всех нацистких мероприятий, масштабы которых росли изо дня в день. Креатив бил фонтаном. Однажды понадобилось провести парад низовых партийных деятелей НСДАП; проблема была в том, что это была плохо организованная толпа упитанных бюргеров, не умевшая ни держать строй, ни маршировать. Тогда Шпеер решил, что парад нужно проводить ночью, а для освещения запустил в небо несколько сотен лучей специальных зенитных прожекторов. Результат превзошел все ожидания. Но не обходилось и без косяков. Организуя похороны рейхспрезидента Германии Гинденбурга, Шпеер приказал покрасить деревянные скамьи для гостей в черный цвет. Из-за отсутствия времени и дождливой погоды краска не успевала высохнуть; тогда Шпеер заказал черные полотна, чтобы обнятуть ими скамьи. Но краска все равно пропиталась через ткань и многие гости испортили себе одежду.
В 1934 году Шпеер получил первый большой заказ от Гитлера: перестройка стадиона Цеппелинфельд. Деревянные трибуны следовало заменить каменными, но в своем проекте Шпеер пошел еще дальше. Он не просто спроектировал новый стадион с трибунами на 340 тысяч мест (что более чем втрое больше любого даже современного стадиона), но и изобразил, как он будет выглядеть через сотни лет — да, немного обветшавший и заросший, но все еще живой памятник гитлеровской Германии. В дополнение Шпеер запилил целое исследование на тему исторической ценности руин, как бы сопоставив предполагаемую архитектуру Германии с античной, чем окончательно покорил Гитлера.
«В 1940 году Олимпийские игры пройдут в Токио, но потом во все грядущие времена они будут проходить только в Германии», — говорил Гитлер Шпееру. «Мы создадим великую империю, — сказал он в другой раз. — Мы включим в нее все германские народы. Наша империя протянется от Норвегии до Северной Италии. Только бы мне хватило здоровья!».
Столица мира Германия
Летом 36-го Гитлер впервые посвятил Шпеера в свои планы по реконструкции Берлина. В них входил центральный проспект шириной 120 метров, триумфальная арка такой же высоты (для сравнения, высота французской арки — всего 50 метров). Здание конгресса должно было вмещать в себя до 150 тысяч человек. Но амбиции Гитлера, несмотря на его интерес к архитектуре, в основном ограничивались огромным проспектом и всем, что его окружало, особенно театрами. Остальная инфраструктура города его мало интересовала. Зато Шпеер, получивший карт-бланш на реконструкцию целого города, старался как-то подогнать все остальное под упоротые фантазии Гитлера. Впоследствии проект стал известен под названием «Столица мира Германия» и, разумеется, до конца доведен не был. Единственное, что от него осталось — лес Грюневальд на западе Берлина, вырубленный в 18-м веке для подготовки к силезским войнам и полностью восстановленный по приказу Шпеера.
При всем безумии планов Гитлера стоит сказать, что тот же Сталин ушел от них не очень далеко. Достаточно вспомнить о планах по строительству Дворца советов, не говоря про улицы — например, Ленинградский проспект в Москве как раз достигает 100-120 метров в ширину. Да и Московский проспект в Харькове, растянувшийся на 18 километров, едва ли сообщает о скромности вождя.
«Постоянно заявляя о своем стремлении к международному сотрудничеству, он задумывал сооружения, символизирующие имперскую славу после войны», — писал Шпеер впоследствии. Между тем, еще весной того же года Гитлер ввел войска в демилитаризированную рейнскую зону, как бы намекая на возможный захват Франции. Тогда это было чрезвычайно опрометчивым шагом — сам Гитлер говорил, что силы Германии были столь невелики, что если бы Европа спохватилась в тот самый момент, их бы разбили в два счета. Этого не произошло, а уже летом он рассказывал про триумфальную арку — но о каком триумфе идет речь, Шпеер тогда не задумывался.
Во второй половине тридцатых он окончательно стал личным архитектором Гитлера и практически постоянно находился в кругу его приближенных. И хотя это считалось за честь, даже практичного и исполнительного Альберта это напрягало. Гитлеру достаточно было спросить «А где Шпеер?», чтобы его адьютанты достали последнего из под земли. Несчастного архитектора выдергивали откуда угодно, просто чтобы он составил компанию фюреру за обедом. Нередко, когда Шпеер, запыхавшись, являлся к Гитлеру из другого конца Европы, оказывалось, что встреча уже потеряла актуальность или отменилась. Тем не менее, уже тогда Гитлер не терпел неповиновения, поэтому Шпеер был покорен. И когда Гитлер невзначай предложил ему вместе с семьей переехать в резиденцию Оберзальцберг — мол, чтобы удобнее было обсуждать проекты — ему ничего не оставалось, как подчиниться. К тому моменту там уже проживали Геринг и Борман. Гитлер во многом зависел от последнего: как раз в то время Борман нашел два невероятных источника дохода для партии. Сначала он придумал брать небольшой процент с продажи почтовых марок с изображением фюрера. Процент был мизерный, но так как фюрер был дико популярен, а марки были одним из главных мерил этой популярности, деньги потекли рекой. Вторая идея также была основана на всеобщем поклонении Гитлеру — всем промышленникам предлагалось на добровольной основе делать взносы в специальный фонд, как бы отдавая должное вождю. Взносы делали все.
Переезд пагубно повлиял на работу Шпеера, во многом из-за образа жизни Гитлера. Тот мог неделями сидеть как сыч и ничего не делать, кроме как обедать и ужинать. Остальным ничего не оставалось, как сычевать вместе с ним. За важные дела вроде подготовки речей Гитлер брался в последний момент и сидел ночами; он больше напоминал свободного художника, чем политика, разве что не имел пристрастия к веществам. Во время обедов редко велись оживленные беседы, так как особо болтать в присутствии фюрера никто не решался. Беспонтовость вписок довершалась подчеркнуто обычной едой: к тому же, сам Гитлер был вегетарианцем, а когда подавали мясо, любил задвинуть речь про «трупоедов». Алкоголь был посредственным — подавали средней руки шампанское, так как все лучшие запасы уходили к министрам вроде Геринга.
Сам Гитлер со скорым приближением предполагаемой войны менялся в худшую сторону. Он жаловался на проблемы со здоровьем, много нервничал и истерил по мелочам. Правда, по словам Шпеера, многие из его истерик вероятнее всего были срежиссированы — временами Гитлер специально орал со всей силы, чтобы потом поугарать над испуганной реакцией своих подчиненных. Однако жалобы на здоровье не прекращались с 37 года и до конца войны — Гитлер постоянно твердил, что скоро умрет. По мнению Шпеера, эти страхи отчасти стали причиной спешки Гитлера во всех вопросах.
«Хрустальная ночь» 9 ноября 38-го года впоследствии стала для Шпеера одним из самых «скорбных дней» — во многом потому, что на следующий день он проезжал мимо расколоченных витрин еврейских магазинов и не придал этому особого значения. Работы было выше крыши, а Гитлер при встрече выразился в том духе, что Геббельс «слегка» перегнул палку. По словам Шпеера, в следующие годы его беспокоило в Гитлере многое, от частных случаев его поведения до политических решений, но «ненависть Гитлера к евреям казалась мне настолько банальной, что я не задумывался о ней всерьез».
На тот момент холокост был совершенно неочевиден. Один из исследователей этого феномена в документальном фильме «Шоа» пришел к выводу, что у нацистов не было ни единого документа, где прямым текстом сообщалось о геноциде евреев. Это же подтверждали многочисленные участники тех событий; «окончательное решение еврейского вопроса» — такова была единственная официальная формулировка того, что происходило с 1938 года и до конца войны. Возможно, что Шпеер, встречавшийся с Гитлером почти каждый день, мало что об этом знал. Но уже сидя в тюрьме после войны он признался, что хотя он был любимчиком Гитлера, не был политиком, занимался архитектурой, а затем военным снабжением и всячески дистанцировал себя от прочих дел — эту дистанцию определял он сам. «Знал я или не знал или как мало или много я знал — эти вопросы теряют смысл, когда я думаю об ужасах, о которых должен был знать, и выводах, которые должен был сделать из того немногого, что действительно знал. Те, кто задает мне эти вопросы, ожидают моих оправданий, но у меня их нет. Ни оправдания, ни извинения не могут ничего изменить и исправить».
Мое личное мнение после прочтения всех дневников и интервью Шпеера — он знал больше, чем говорил, и в приведенной выше цитате, как и множестве других, Шпеер сам на это и намекает. Судя по многим его воспоминаниям, это был технократ до мозга костей, что позволяло, хоть и не давало права дистанцировать себя от самых ужасных истин.
До начала войны Шпеер довел до конца самый большой из своих проектов — здание новой рейхсканцелярии. В огромной махине с фасадом длиной почти полкилометра большую часть занимал кабинет Гитлера площадью 400 квадратных метров и дорога до него, вымощенная мрамором. Гитлеру нравилось, что путь до кабинета был таким долгим и скользким — дескать, так иностранные дипломаты набирались страху, пока шли к нему. Огромный стол был инкрустирован вынутым из ножен мечом, что, по мнению Гитлера, также внушало трепет. Иностранных гостей, правда, там успело побывать не так много; среди них был президент Чехословакии Эмиль Гах. В том самом кабинете переволновавшегося Гаха хватил сердечный приступ. Его быстро привели в чувство и довершили то, за чем приглашали — Гах подписал бумагу о добровольной сдаче страны Гитлеру.
На все строительство Шпееру был выделен всего год; силами четырех с половиной тысяч рабочих он уложился даже раньше срока, чем в очередной раз расположил к себе Гитлера. Перед торжественным открытием здания рабочие нечаянно уронили огромный бюст Бисмарка, первого канцлера Германской империи. Зная о том, как суеверен Гитлер по поводу таких вещей, он втайне приказал изготовить новый бюст и искусственно состарить его с помощью чая. К концу войны здание основательно пострадало, а после его сравняли с землей. Гранитный камень кроме прочего использовали при строительстве московского метро.
После сдачи рейхсканцелярии и переезда Гитлера в берлинскую редизенцию Шпеер продолжил работу над планом обновления немецкой столицы. Вместе с Гитлером утверждалась застройка двух осей — на 40 и 50 км соответственно, составивших основу нового города. Гитлер продолжал уделять внимание в основном дворцам, музеям, театрам, министерствам и прочим подчеркнуто огромным зданиям. Жемчужиной проекта стал так называемый Большой зал. Его высота составляла 320 метров при периметре 315×315. Как заметил сам Шпеер, в такое здание можно было поместить несколько вашингтонских Капитолиев. Внутри зал был рассчитан на 180 тысяч человек. Купол здания венчал германский орел, державший в руках земной шар; неподалеку простирался бассейн в 1200×400 метров, разумеется, крупнейший в мире. Чуть позже Гитлера напряг тот факт, что Сталин собирается возвести в Москве Дворец советов высотой в 495 метров, но так как общий объем его здания превышал сталинский, фюрер быстро угомонился. Тем не менее, спустя пару лет, когда дела немцев на войне шли относительно неплохо, Гитлер обронил, что теперь-то с «их небоскребом покончено раз и навсегда».
Шпеер гордился и был дико вдохновлен своей работой, и его можно было понять — мало какому архитектору современности доверялось построить такое. О том, что он, подобно Гитлеру, явно увлекся, можно понять по реакции его отца. Ознакомившись с планами по перестройке Берлина, отец Шпеера, также видный архитектор, был краток: «Вы все сошли с ума». Впоследствии сын поймет, что папа был прав чуть более чем полностью.
Но пока что работа шла полным ходом. О надвигающейся войне мало кто подозревал. Шпеер впоследствии предполагал, что Гитлер либо сам еще не планировал воевать, либо маскировал свои намерения архитектурными планами. Британия, к примеру, намеревалась вписаться в берлинский проект с новым зданием посольства. Примерно в это же время Шпеер задался вопросом, где найти столько людей на строительство. «Выход из положения нашел Гиммлер», писал он в мемуарах: речь шла об использовании труда заключенных концлагерей, первые из которых появились в Германии уже в 1933 году. Шпеер согласился; его смущало лишь то, что заключенные не являются квалифицированными строителями. После войны именно этот «выход из положения» обеспечит ему тюремный срок.
Примечательно, что пропаганда Геббельса всю дорогу продавала Гитлера, как вождя предельно скромного. В свои упоротые планы по застройке Берлина он почти никого не посвящал, а если и говорил о них, то в разрезе его будущего преемника — мол, я-то ладно, в такой обстановке любой лох будет смотреться достойно.
Проведя все нужные расчеты, Шпеер пообещал Гитлеру сдать обновленный Берлин к 1950 году. Об этом же он сообщил своей жене: дескать, дорогая, в ближайшие десять лет я работаю, а потом едем в кругосветное путешествие. Ну да.
Альберт Шпеер и война
Хотя Шпеер постоянно был рядом с Гитлером, о том, что дело принимает опасный оборот, он мог только догадываться. Горячо, по его наблюдениям, стало в августе 1939-го, однако на собраниях Гитлера с Герингом, Гебельсом, Гиммлером и прочими министрами Шпеер (пока) не присутствовал, и никаких подробностей дипломатических переговоров не знал. Но когда в сентябре при Шпеере к Гитлеру ввалился Геринг и заявил, что теперь Черчилль в правительстве и война неизбежна, ему подумалось, что Гитлер не очень-то ждал такого расклада и до последнего надеялся, что Англия с Францией объявили войну для вида и не намереваются переходить к решительным действиям. По его словам, создавалось четкое впечатление, что в своих решениях Гитлер опирался не на объективную информацию, а на собственные озарения, которые зачастую расходились с действительностью.
Уверенность пришла к нему чуть позже, с первыми успехами в Польше. После них он заявил, что все, дескать, идет по плану. В будущем подобная ситуация повторялась неоднократно — несколько раз порядочно облажавшись но каким-то чудом избежав тотального факапа, Гитлер восклицал «Ну я же говорил!», что как бы подтверждало его дар провидца. Но показателен был уже первый отъезд Гитлера на фронт.«Ни один полк не маршировал на войну с цветами, как в начале Первой мировой. На Вильгельмсплац не собиралась толпа, громко требовавшая появления Гитлера. <…> Ни одна живая душа не обратила внимания на историческое событие — отъезд Гитлера на организованную им войну». Прощаясь с боссом в наспех затемненной комнате, Шпеер все же смог разглядеть в нем человека, «терявшего самообладание из-за любого пустяка»; такого Гитлера он будет видеть гораздо чаще.
Уезжая, Гитлер наказал Шпееру не лезть в военные дела и продолжать заниматься оговоренными с ним проектами, то есть, перестройкой Берлина. Шпеер, будучи человеком прагматичным и разумным, держал это в уме, но не мог не предложить свою помощь — например, предоставить часть рабочих для строительства военных заводов. Первые же его шаги в этом направлении были встречены Гитлером враждебно: тот настаивал на своем решении не останавливать свою великую стройку, что смутило Шпеера еще тогда. Гитлер «не желал отказываться от своих дорогостоящих игрушек, совершенно не учитывая настроения народных масс, озадаченных грандиозным строительством. Это был был первый приказ Гитлера, от которого я уклонился».
Здесь я хочу прервать свой рассказ и обратить внимание на этот шаг Шпеера. Хотя он ослушался приказа фюрера, в будущем он не раз будет говорить о своей преданности ему — хотя и с растущей тенью сомнения. Но по этому событию становится понятно, что Шпеер был не просто фанатиком Гитлера или даже архитектором, одержимым собственной славой. Получив в свои руки власть, он оказался одним из тех, кто воспользовался ей с максимальной пользой для Германии. И покажет это еще не раз.
После ввода войск во Францию и Компьенского перемирия в 1940 году Гитлер еще крепче уверился в своем величии и обновил свой указ по обновлению Берлина. Гуляя со Шпеером по Парижу, он, как бы невзначай, заявил, что изначально думал разрушить французскую столицу, но в итоге понял, что нужно просто быстрее отстроить новый Берлин. От столь варварского заявления Шпеер напрягся и отметил про себя, что Гитлер совмещает в себе как весьма разумную личность, так и «безжалостного человеконенавистника, отрицающего общепринятые ценности». Но быстро расслабился, ведь теперь фюрер поставил новую цель — превзойти Париж! Ох, Альберт.
Спустя несколько дней после того разговора случилось весьма забавное (для нас) и шокирующее (для Гитлера) событие: его личный секретарь Рудольф Гесс без его ведома улетел в Англию, чтобы заключить с ней перемирие. Гитлер орал, как животное; Гесс сразу был признан изменником; в Англии у него ничего не вышло, но в Германию он так и не вернулся — его взяли в плен; но мы к этому персонажу еще вернемся.
Весной 1941 года стала неиллюзорной угроза войны с СССР, однако Гитлер все еще настаивал на продолжении реконструкции Берлина. Летом, когда нападение на Россию было уже решенным делом, Гитлер пригласил архитектора к себе и заявил, что теперь мы будем получать гранит и мрамор из России «в любых количествах». Так Шпеер осознал, что его начальник — поехавший. В связи с этим Шпеер рассказал историю о том, что на 50-летие министра иностранных дел Риббентропа ему подарили шкатулку для заключенных им соглашений. Как затем сообщили Гитлеру, когда начали искать подходящие для подарка бумаги, выяснилось, что ненарушенных Германией договоров к тому моменту уже почти не осталось. «Гитлер смеялся до слез», — вспоминал Шпеер.
К концу 1941 года Гитлер не то чтобы осознавал опасность своего положения в войне с Россией, но уже не мог ограждать Шпеера от военного строительства. Тот охотно предоставлял для него своих рабочих и всячески помогал в налаживании любого производства. В процессе Шпеер сблизился с Фрицем Тодтом — тогдашним министром вооружения Германии, также заведовавшим всем военным строительством. Кроме прочего, эти два человека сходились в том, что в верхушке Рейха очень многое делается через задницу и совсем не способствует благотворной деятельности и успеху Германии в войне. Когда в феврале 1942 года Тодт погиб в авиакатастрофе, Шпеер ожидал, что военные стройки лягут на него. Но ему пришлось заменить погибшего на всех фронтах. Почти в одночачье Шпеер стал министром вооружений и боеприпасов, руководителем всего военного строительства, и до кучи — генеральным инспектором дорог, водных и энергоресурсов. Не громко ли будет сказано, что теперь во многом от него зависела судьба Германии в этой войне? Нормально. Правда, на тот момент Шпеер, по его признанию, никогда не имел дел с оружием, даже не охотился. Но, забегая вперед, надо сказать, что если бы в той Германии нашлось еще хотя бы несколько таких Шпееров, у нас и союзников было бы гораздо больше проблем.
Смена профиля: как разогнать немецкую машину
В кратчайшие сроки Шпеер перелопатил промышленность и экономику Германии, чтобы наладить все нужные для успешной работы процессы. Дабы свести к минимуму бюрократическую возню и витиеватость вертикалей власти, из-за которых порой невозможно было найти нужные концы, многих промышленников и важных чиновников он подчинил напрямую себе, при этом оставляя за собой право вмешаться практически в любой вопрос — и возлагая на себя всю ответственность за то или иное решение. Во многом эта система полагалась на опыт работы Вальтера Ратенау, поднявшего экономику Германии во время Первой мировой войны (примечательно, что Ратенау был евреем и в итоге погиб от рук правых — и таких примеров было немало). Шпеер ураганом ворвался в курятник руководителей отделов, сидевших на своих местах десятками лет: в результате омоложения отделами управляли люди не старше сорока.
Исполнительным и покорным он предпочитал «неудобных», но глубоко профессиональных специалистов, аполитичных и слепо преданных своему делу. Многие из них не хотели состоять в партии, и Шпеер настоял чтобы это не было принципиальным условием. Также он проводил через себя все уголовные дела по саботажу промышленности, и большую часть спускал на тормозах, так как они не имели смысла. Зачастую это была критика тех или иных процессов, которую в СС принимали за «пораженчество», но Шпеер-то понимал, что без критического взгляда не замечаешь собственных ошибок и, как следствие, просираешь всю работу. Удивительно, но во время войны промышленность Германии в политическом плане двигалась в противоположную сторону промышленности СССР и союзников. В то время как последние ужесточали меры, «закручивали гайки» и объявляли всеобщую мобилизацию труда, Шпеер всеми силами ослаблял давление на рабочих и технических специалистов, давая им необходимую свободу. В чем Шпеер был жесток, так это в правдивости всех отчетов по производству — в случае завышения любых цифр налаженная им машина банально сбивалась с ритма и заводы вставали.
Результаты не заставили долго ждать. С февраля по август 42-го объемы военного производства выросли на 60 процентов, а спустя два года — вдвое. Не так-то просто почти в одиночку воевать против нескольких стран, но у Германии как-то получалось, во многом стараниями Шпеера. Основной проблемой оставалась нехватка людей на заводах. О труде заключенных, согласием на который Шпеер подвел себя под статью, мы уже говорили. Но он не решал всех проблем. Германия сама по себе не требовала от своего народа таких жертв, на которые шли русские или англичане. На время войны никто и не подумал об отмене пенсий и зарплат для жен солдат. Производство товаров народного потребления, которым легко можно было пожертвовать, снизилось лишь на 12%. Три года, пока Шпеер в пене искал людей к себе на заводы, 400 тысяч немок работали служанками. Всеобщая мобилизация труда была объявлена только в январе 1943-го, хотя Шпеер выл и требовал начать ее еще в 1942 году — а также говорил, что войну необходимо завершить к осени, так как осилить русскую зиму не представляется возможным. И Германия ее не осилила.
Главная проблема Германии
Фундаментальной проблемой Германии во Второй мировой, по мнению Шпеера, стало ее руководство. Первые лица страны не могли отказать себе в роскоши, постоянно строя для себя огромные особняки и бункеры со стенами толщиной до пяти метров. К концу войны, рассказывал Шпеер, перепуганный Гитлер приказал соорудить аж две подземные ставки, на возведение которых потребовалось несколько сотен рабочих, что на тот момент было критической потерей для его заводов. Доходило до смешного: когда однажды потребовалось прекратить производство косметики (те самые товары народного потребления), Гитлер согласился, но тут ему на мозги накапала его возлюбленная Ева Браун. Гитлер дал заднюю. Это было полной неожиданностью, вспоминал Шпеер, так как в целом Ева Браун была женщиной скромной и не выеживалась.
Вступление Гитлера на пост главнокомандующего армией в конце 41-го проблем только прибавило. Мало кому доверявший Гитлер считал, что он мастер на все руки, но по определению Шпеера, на самом деле «был дилетантом во всем». Еще раньше, к примеру, Гитлер хотел быть и главным архитектором, но к счастью, доверял хотя бы Шпееру. А вот своим генералам — не очень. По наблюдениям Шпеера, уже с осени 42-го года Гитлеру невозможно было возражать; вокруг него собралась коалиция генералов вроде Кейтеля, редко оспаривавших его решения. Видевший это Шпеер пытался привлекать к военным собраниям более здравомыслящих генералов, например, Фридриха Фромма — но тот со своим здравым смыслом вынужден был возражать, и быстро оказался в оппозиции, которой Гитлер не терпел (Фромма в итоге казнили как заговорщика). К слову, так было со многими людьми, которых предлагал Шпеер. В Германии во все времена хватало толковых специалистов, которых по достоинству оценил Шпеер и рекомендовал Гитлеру, но все они не подходили — потому что возражали.
Дипломатические просчеты в начале войны были лишь началом. Гитлер изначально не понимал важности подлодок и, в конечном счете, их не хватило. Танки, по его мнению, должны были быть как можно мощнее и тяжелее; о скорости и маневренности он не думал. Важнейшим проектом он считал строительство танка «Маус» весом под сотню тонн. Что до воздушных сил, идеей-фикс Гитлера были ковровые бомбардировки Англии, а в перспективе и Америки. Как не уговаривали его приостановить производство тяжелых бомбардировщиков, которые зачастую не долетали до своих целей, или хотя бы посылать самолеты на восток, где они были эффективнее, в итоге и воздушная война была проиграна.
Ядерную физику Гитлер называл «еврейской физикой», но по подсчетам Шпеера, в этом плане Германии все равно было не поспеть за США. Также из воспоминаний Шпеера можно сделать вывод, что Гитлер был откровенным пироманом — он с восторгом пересматривал хроники с горящим после бомбардировок Лондоном, а к концу войны заинтересовался «греческим огнем». Хватало и импульсных решений, шокировавших своей жестокостью. Когда Гитлер узнал, что СССР убивает немецких военнопленных, он приказал убивать «в тысячу раз больше советских пленных». Выпавший в осадок от такого заявления Шпеер попытался отговорить Гитлера, но не из гуманизма, а по «эгоистическим соображениям» — речь шла о трудовых ресурсах, которые так были нужны Шпееру. Гитлер одумался и подписал приказ о направлении их на заводы, Правда, дело было летом 43-го года, и возможность взять кого-нибудь в плен представлялась все реже.
Постоянные жалобы министра вооружения на то, что ему чего-то не хватает, или сделать что-то не представляется возможным, Гитлер воспринимал скептически и ободряюще заявлял: «Да ладно вам, Шпеер. Вы уже столько невозможного сделали. И с этим справитесь». Во многом в этом был виноват сам Альберт, еще до войны бравший самые высокие планки сроков и качества выполняемых работ, за что и был любим Гитлером.
Руливший авиацией Геринг считал нормой успокаивать и обнадеживать фюрера, что бы ни происходило на самом деле. Когда Шпеер однажды посетовал на нехватку стали для производства локомотивов, второй человек после Гитлера на полном серьезе предложил делать их из бетона. Словом, массивный фейспалм покрывал лицо Альберта Шпеера в то время. Хотя с оптимизмом Геринга многое становится понятно, если знать, что в тот момент он плотно сидел на морфии. В конце войны Геринг внезапно начал носить мундир цвета хаки, чем неизбежно напоминал американских генералов, и предлагал Гитлеру сложить полномочия, рассчитывая договориться с союзниками о капитуляции и выйти сухим из воды.
Читая мемуары Шпеера, я тщетно пытался отнести его к какому-либо лагерю рейха, да и вообще поделить рейх на лагеря относительно нашего героя. По ходу войны Шпеер заключал устные соглашения то с Геббельсом, то с Герингом или другими министрами, чтобы облегчить свою работу, от которой напрямую зависел успех Германии в войне. Но любые соглашения в итоге нарушались и обращались против него — либо из личных интересов министров, либо в страхе перед Гитлером. Вместе с тем, союза Геббельса и Геринга, к примеру, не могло быть вовсе — в какой-то момент они жутко посрались из-за того, что Геббельс приказал закрыть любимый ресторан Геринга. Своим участием в подковерных играх Шпеер нажил себе кучу врагов; тот же Геринг в итоге организовал против него заговор. Правда это или нет, Шпеер выглядел гадким утенком в верхушке рейха, и постоянно терпел унижения. Но по его признанию, бросить все ему мешал не только страх перед Гитлером, но и жажда власти. По его распоряжениям на работу выходили сотни тысяч рабочих, производилось колоссальное количество боеприпасов и техники; в его руках были самые невероятные бюджеты в стране — в переводе на современные деньги каждые четыре дня войны он тратил порядка 750 миллионов долларов.
Поражение Гитлера и операция о спасению Германии
Как замечает Шпеер, в глазах союзников Германия выглядела более могучей державой, чем было на самом деле. Например, если бы союзники уделяли больше внимания точечным бомбардировкам, исход войны был бы решен гораздо раньше; по непонятным Шпееру причинам атаки на заводы прекращались, когда они были почти парализованы — но этого «почти» и не хватало, чтобы вывести их из строя. Также союзники полагали, что немцы постоянно заботились о передислокации заводов во избежание повторных атак, но и это было не так: гауляйтеры регионов отказывались размещать у себя объекты, столь привлекательные для бомбардировок, чтобы их земли не бомбили.
Чем ближе союзники подходили к Берлину, тем решительнее Гитлер посылал в атаку свои войска — точнее то, что от них оставалось. В конце 44-го года Германия была практически обречена. Над страной летали самолеты союзников, что, как клятвенно обещал Геринг еще пару лет назад, «было невозможно». Гитлер орал на каждом военном совещании, как демон, обкладывая и Геринга, и всех остальных. Помимо решительного продвижения вперед остатками армии, которая то и дело оказывалась в «котлах», лейтмотивом стала тактика «выжженной земли». Жечь мосты, разрушать заводы и прочие важные объекты, не оставляя врагу ни сантиметра Германии. Если для Гитлера такой ход событий был единственно верным, то Шпеер недоумевал.
Отчаявшись пойти на сделку еще хоть с кем-нибудь, чтобы предъявить Гитлеру ультиматум и заставить его передать власть, Шпеер даже задумал убить Гитлера. Для этого он хотел пустить газ в здание рейсхканцелярии, где постоянно сидел Гитлер; в последний момент его план обнаружил слабину, и оказалось, что это невозможно. Собирался ли Шпеер убить Гитлера на самом деле, или нет, его можно понять. Его мемуары заканчиваются примерно вместе с войной, но чем ближе ее хронологический конец, тем больше дел появляется у их автора — и тем больше убеждаешься, что он служил не только Германии Гитлера, но и Германии как таковой. Шпеера заботит куча дел: от вывоза картин из берлинских музеев в соляные пещеры, чтобы их не похерили в милитаристическом угаре союзники или сами немцы по приказу понятно кого, до сохранения мостов и жизненно важных для страны коммуникаций. К тому моменту Шпеер ослушался не одного приказа своего босса — например, об уничтожении всех предприятий на территории Франции, и делал все возможное, чтобы страна продолжила существование даже после поражения.
В марте 1945 года Шпеер написал Гитлеру письмо, где на 22 страницах изложил все, что он думает о положении дел. Учитывая импульсивный характер фюрера и его текущее душевное состояние, одной фразы «никто не имеет права связывать судьбу немецкого народа с собственной судьбой» хватило бы для смертного приговора. Однако его не последовало. Вместо этого Шпеер был лишен многих полномочий, но все же остался приближенным к Гитлеру. Тот, если коротко, почти весь остаток весны обсуждал с кем придется новинки вооружения и продолжал сохранять видимость того, что война идет полным ходом. Планировались «внезапные» атаки на «оголенные» фланги противника. Ходили слухи о некоем «оружии возмездия» и «лучах смерти».
Шпеер пишет, что решил держаться как можно ближе к Гитлеру, но со своим расчетом. В какой-то момент он даже открыто заявил ему, что не верит в победу. Расстроенный тем, что так думает даже его любимчик (а его усердная работа до последнего позволяла ему верить), Гитлер дал Шпееру время подумать еще. Спустя сутки Шпеер просто заявил: «Мой фюрер, я полностью вас поддерживаю». У Гитлера отлегло, а Шпеер прямо под его носом развернул двойную игру, без его ведома проводя множество приказов о спасении заводов, электростанций и энергосетей — фактически, постепенной сдаче Германии противнику в целости и сохранности. Большинство офицеров и промышленников не сговариваясь стояло на стороне Шпеера. «Мне казалось, что Генеральный штаб в конце концов перестал снабжать Гитлера реалистичной информацией и не мешал играть ему в его военные игры».
В апреле шли приготовления к концу войны. Уже были известны планы по разделению Германии между союзниками; сверившись с ними, Шпеер перевез семью подальше от русских. Геринг на последнем дне рождения Гитлера сказал, что у него срочные дела на юге, и был таков; Геббельс не скрывал, что покончит жизнь самоубийством в Берлине, а его жена и дети не должны его пережить — «иначе станут оружием вражеской пропаганды». Наш герой предложил Магде Геббельс помощь в побеге от мужа вместе с детьми, но та отказалась. Гитлер планировал последнее сражение — за Берлин. Шпеер делал все возможное, чтобы его не было, и город сдали как можно быстрее. И при этом продолжал общаться с Гитлером. В последние недели перед взятием Берлина они в бункере рассматривали архитектурные планы Линца, где Гитлер провел детство и мечтал восстановить вслед за Берлином. В конце апреля Шпеер в последний раз посетил тот бункер. Встретился с Магдой Геббельс, которая к тому моменту перенесла несколько сердечных приступов и была счастлива, что в живых останется хотя бы ее сын Харальд; с Евой Браун — та, по его словам, держалась достойнее прочих и предложила напоследок распить бутылку шампанского; попрощался с Гитлером. «Так вы уезжаете? Хорошо. До свидания». Собственно, ничто не мешало Шпееру уехать днями раньше, но он специально приехал попрощаться: каким бы безумцем не был Гитлер, пустивший под откос его родную страну, Шпеер был к нему привязан. 1 мая, узнав о его смерти, он разрыдался. «Только сейчас разорвались узы, соединявшие меня [с ним]. Только сейчас чары развеялись, магия исчезла». О преступлениях, совершенных в концлагерях, Шпеер, по его словам, узнал спустя две недели. И заявил о готовности предстать перед судом. «Каждый, кто занимал руководящий пост, должен лично взять на себя долю вины, чтобы облегчить вину немецкого народа».
Двадцать лет в Шпандау
На Нюрнбергском процессе Шпеер получил двадцать лет. Если он и знал об истинном предназначении концлагерей, показанная на суде шокирующая кинохроника могла открыть ему глаза на всю чудовищность нацистского режима. На суде Шпеер говорил весьма убедительные речи; по воспоминаниям союзников, он был одним из немногих, чьи слова были похожи на раскаяние.
По итогам первого Нюрнбергского процесса (всего их было 13) Шпеер попал в группу из семи заключенных, приговоренных к отбыванию тюремного срока. Кроме него это были: адмирал-командующий подводным флотом Карл Дениц, назначенный Гитлером своим преемником после его смерти (10 лет), фон Нейрат, бывший министр иностранных дел (15 лет), гауляйтер Вены Бальдур фон Ширах (20 лет), министр экономики Вальтер Функ, адмирал Эрих Редер и тот самый секретарь Гитлера, смотавшийся в Англию — Рудольф Гесс (все трое — пожизненно). Первый год своего срока они отбывали в Нюрнберге, при них же были казнены другие подсудимые, кроме Геринга — тот покончил с собой за несколько часов до приведения приговора в исполнение. Весь тюремный срок Шпеер вел дневник, который не менее любопытен, чем его военные мемуары. В Нюрнберге он волнующе описывает ночь смертной казни и следующий день, когда их заставили убирать комнату, где казнь проходила: «Гесс вытягивает по стойке смирно перед темным пятном на полу, похожим на кровь, и поднимает руку в партийном приветствии». Спустя некоторое время Шпеера и его товарищей перевели в тюрьму Шпандау.
Правда, «товарищество» было весьма условным. Своими признаниями на суде Шпеер, полностью отрекшийся от своего начальства, настроил остальных заключенных против себя. И хотя все эти годы семеро заключенных сохраняли официально-деловые отношения и обращались друг к другу исключительно на «вы», к Шпееру сохранилось настороженное и прохладное отношение.
Хотя судом над нацисткими преступниками заправляли американцы (как вроде бы самая непредвзятая сторона), заключенных охраняли все союзники по очереди, меняясь каждый месяц. Шпеер не отмечает особых различий между французами, англичанами и американцами, чего не скажешь о русских. Еще в ходе процесса СССР настаивал на смертной казни для всех обвиняемых без исключения. Логично, что русские смены в Шпандау были самыми суровыми, но они скорее контрастировали с другими — думаю, различия между российскими и европейскими тюрьмами более-менее известны даже тем, кому сидеть не приходилось. Русские месяцы в тюрьме Шпеер называл «голодными» — паек был скудный, плохого качества и один и тот же. Когда он впервые пожаловался на рацион, русский охранник рассказал следующую историю: «В Москве снаряжали экспедицию на Дальний Восток. Среди разрешенных вещей был граммофон и 50 пластинок, Когда исследователи решили послушать музыку в своей палатке, оказалось, что прислали пятьдесят экземпляров одной пластинки». Из наблюдений за часовыми на сторожевых башнях: «Русские автоматы обычно направлены в нашу сторону, во двор, а оружие американцев нацелено наружу».
Но, в конечном счете, хорошие охранники находились в каждой смене. В первый год заключенным запрещались газеты и любая переписка, но очень быстро среди охранников всех национальностей нашлись люди, готовые безвозмездно помогать с чем угодно — порой удавалось достать даже алкоголь. Постепенно надзиратели если не сроднились с немногочисленными заключенными, то уж точно подружились — ненавидеть друг друга и сохранять строгую дисциплину даже пару лет в столь камерной обстановке было невозможно.
Сидя в тюрьме, и Шпеер, и другие не теряли надежды на досрочное освобождение или хотя изменение приговоры (адмирал Редер просил заменить пожизненное на расстрел). Некоторые, в итоге, в самом деле были освобождены по состоянию здоровья — уже в тюрьму они прибыли немолодыми людьми. Шпеер был здоров, однако за него вступались многие политики из послевоенной Германии и стран-союзников — но Советский Союз был против любых поблажек для заключенных, только если они не находятся при смерти. После досрочного освобождения фон Нейрата — он был уже стар и в тюрьме перенес сердечный приступ, некоторые увидели в этом выход из положения и пытались симулировать.
Абсолютным чемпионом по симуляциям был Рудольф Гесс. Еще в начале сороковых, когда он попал в плен к англичанам при попытке заключить с ними мир, Гесс жаловался на повсеместные боли и потерю памяти. Концерт продолжился, когда он воссоединился со своими земляками в Шпандау. Судя по дневникам Шпеера, Гесс практически каждую ночь стонал и кричал, утверждая что умирает. Врачи разводили руками и делали ему уколы с дистиллированной водой, после которых Гесс успокаивался. Летом 1956 года Шпеер писал: «Сегодня днем я случайно оказался в коридоре, когда Гесс вышел из камеры — расслабленный и бодрый. При виде меня его выражение изменилось в долю секунды. Я был потрясен. Передо мной стоял измученный, страдающий человек. Он даже шел совершенно иначе. <…> Я никому об этом не скажу, ни остальным, ни самому Гессу. Он притворяется уже пятнадцать лет». Среди заключенных ходили слухи, что в тех же целях Гесс специально ел стиральный порошок.
В конце концов Гессу суждено было остаться одному. Его коллеги по пожизненному Функ и Редер в итоге вышли по состоянию здоровья. В 1966 году на свободу выходили Ширах и Шпеер. Шпеер в последней беседе с Гессом предложил ему перестать ломать комедию с симуляцией. Тот согласился. В последние часы вместе они наблюдали за разгрузкой угля. Гесс сказал: «Столько угля. И с завтрашнего дня — для меня одного». Он повесился в камере в возрасте 93 лет. Опустевшая тюрьма Шпандау была снесена, чтобы не превратиться в объект паломничества неонацистов, среди которых Гесс был культовой фигурой.
Выйдя из тюрьмы, Альберт Шпеер занялся изданием своих мемуаров и дневников. Умер он в Лондоне в 1981 году от кровоизлияния в мозг. Конечно, в своих книгах и интервью он мог позиционировать себя так, как ему было удобно. Но думаю, что даже если бы кто-то другой получил возможность рассказать его историю и быть максимально беспристрастным, представить Шпеера как нацисткого преступника уровня Геринга или Геббельса едва ли бы вышло. Скорее, это был талантливый организатор (и далеко не самый талантливый архитектор), которому по трагическому стечению обстоятельств выпало работать на нацистский режим. И приносить ему ощутимую пользу.
источник
Осенью 1946 года подходил в концу Нюрнбергский процесс. Союзники во главе с американцами судили верхушку гитлеровской Германии. По итогам процесса половина была приговорена к казни через повешение, троих помиловали, прочие получили тюремные сроки. Большая часть приговоренных просила о помиловании или замене казни тюрьмой; одним из немногих, кто промолчал, был министр вооружений Альберт Шпеер.
Фото: wikipedia.org
В отличие от своих соседей по скамье подсудимых Шпеер был ни политиком, ни даже военным. Тем не менее, с тридцатых годов и до конца войны этот человек входил в самый близкий круг Гитлера и сделал головокружительную карьеру, на время войны став одним из ключевых людей в судьбе Германии. Вообще говоря, Альберт Шпеер был архитектором. Пожалуй, самым известным архитектором XX века, после которого не осталось ни одного здания — только лес на окраине Берлина и десяток уличных фонарей
Ниже я расскажу невероятную историю этого человека, в основном опираясь на его собственные мемуары и дневники. Безусловно, стопроцентной объективности ожидать нет смысла. Однако во всех изобличениях Шпеера речь идет не столько о его работе, сколько о его осведомленности в нацистких преступлениях. Ее я тоже коснусь, но, забегая вперед, скажу, что чистую правду об этом мы уже никогда не узнаем.
Альберт и Адольф
Альберт Шпеер родился в 1905 году и принадлежал одной из самых влиятельных семей города Мангейм. Он с волнением наблюдал за новинками технического прогресса и уже в ранние годы не ограничивался детским восхищением — при виде огромных цеппелинов он первым делом думал, что такие махины могут легко загореться. Собственно, так и случалось, поэтому дирижабли быстро сняли с вооружения. В 17 лет Шпеер познакомился со своей будущей женой и уже тогда было ясно, что парень растет ответственный. Вместо бухла и телочек Альберт предпочитал горные походы и греблю на байдарках. В школе он был отличником, особо угорая по математике. Однако дед и отец Шпеера были архитекторами, поэтому когда встал вопрос о выборе профессии, он решил не выпендриваться и пошел по их пути. В 1925 году Шпеер уехал изучать архитектуру в Берлин. Тогда же вышел из тюрьмы, отмотав срок за государственную измену, Адольф Гитлер.
Политика Шпеера не интересовала, но в начале 30-х друзья затащили его на выступление Гитлера перед берлинскими студентами. Встреча проходила в одной из пивных; речи Гитлера встречали настолько восторженно, что прочим оппонентам не давали даже выступить. По словам Шпеера, тот шел на то выступление без особого интереса, но уже на месте все изменилось. «Казалось, он откровенно делится тревогами о будущем. Его ирония смягчалась легким юмором, южно-немецкое обаяние напоминало мне о родных местах, — вспоминал Шпеер спустя годы. — Первоначальная застенчивость Гитлера исчезла; теперь время от времени повышал голос; он убеждал, но не пытался загипнотизиовать аудиторию. Общее впечатление было гораздо глубже смысла самой речи, из которой я мало что запомнил».
Спустя пару недель Шпеер слушал речь Йозефа Геббельса. Манера этого оратора понравилась Шпееру меньше, зато следующие события оказали решающее влияние: после выступления Геббельса на улицах Берлина начались стихийные демонстрации в поддержку НСДАП, в которые вмешалась полиция. Шпеер, по его словам, почувствовал единение с толпой и был возмущен произволом властей. На следующий день он подал заявку на членство в НСДАП. В семье о своем решении Шпеер никому не рассказывал. Впоследствии оказалось, что почти одновременно с Альбертом вступила в партию и его мать. С ней все было еще проще — она просто увидела шествие отрядов СА по улицам. «Демонстрация дисциплины в период всеобщего хаоса, ощущение энергии в атмосфере полной безнадежности, видимо, покорили и ее», — писал Шпеер. В своих мемуарах он постоянно возвращается к теме странного магнетизма Гитлера — если коротко, то как-то так получилось, что не обладавший особым обаянием австриец с щеткой под носом пленил сотни тысяч немцев, не говоря о невероятно преданном ему кругу особо приближенных, куда в итоге попал и сам Шпеер. Впрочем, из тех же мемуаров можно понять, что строение Третьего Рейха было гораздо сложнее: уже во время войны Гитлер был чем-то вроде короля, строившего из себя средоточие власти, в то время как она была поделена между его министрами. Кроме них хватало и других не менее важных шишек, вроде шефа СС Кальтенбруннера или начальника службы безопасности Гейдриха. Интересно также, что несмотря на всю важность этих людей для Германии, далеко не все они были близки с Гитлером на самом деле.
Но пока что, в тридцатые годы, Шпеер решил для себя, что у Германии есть два пути: национал-социализм с Гитлером или коммунизм непонятно с кем (да и как в итоге оказалось на примере СССР, «красные» тоже были хороши). Антисемитские настроения Гитлера были тщательно завуалированы, например, ненавистью к «буржуазным интеллектуалам», во многом благодаря министру пропаганды Геббельсу. При всем негативном фоне этой личности, нельзя не признать того таланта, с которым им были проссаны уши немецкого народа. Во многом благодаря ему в первой половине тридцатых Гитлер завоевал большую часть Германии, и та дружно зиговала, не подозревая, что «майн фюрер» спустя несколько лет начнет жечь людей в печах и втянет страну в самую ужасную войну в истории.
Поначалу Шпеер заправлял обустройством партийных зданий НСДАП, больше пересекаясь с Геббельсом, чем с Гитлером. Однажды он заметил на столе одного из секретарей наброски для ночного парада национал-социалистов к первому мая. Посчитав их недостаточно эффектными, Шпеер предложил свой вариант с огромными, высотой с десятиэтажное здание, знаменами со свастикой и мощным освещением. Гитлер был в восторге, и хотя идею приписал себе Геббельс, успех по праву принадлежал Шпееру. В 1933 году Гитлер фактически пришел к власти и Шпеер предложил проект к первому съезду НСДАП как правящей партии. На этот раз гвоздем программы был деревянный орел с тридцатиметровым размахом крыльев.
Восхождение Шпеера
Для утверждения проекта Шпеера впервые вызвали прямо к Гитлеру. В юности тому прочили карьеру архитектора; как мы знаем теперь, вместо этого Гитлер стал Гитлером, но любовь к архитектуре не прошла. На момент его вступления в должность канцлера Германии об этом уже мало кто помнил. Первая встреча Шпеера с ним прошла без особых эмоций, но проект был одобрен. Спустя несколько месяцев Гитлер вспомнил про Шпеера, когда ему понадобилась достойная резиденция в Берлине. Шпеер приступил к работе; Гитлер живо и со знанием дела интересовался процессом. После очередной встречи Гитлер внезапно предложил у него пообедать.
Шпеер согласился, но как раз в тот день на него упало ведро с побелкой. Тогда Гитлер предложил ему свой костюм. Так Шпеер впервые появился к окружении канцлера Германии, да еще и в его костюме. За обедом новые приятели разговорились, обсуждая любимое — архитектуру. В свои 28 Шпеер мало чего добился в своей профессии; теперь он почувствовал, что у него впервые появился шанс по-настоящему отличиться.
Заказов от Гитлера было немного, но все были серьезные и во многом внушали уважение Шпеера. Например, ему поручили проектировать новые бараки для рабочих по всей Германии; Гитлер по обыкновению переживал за ход работ — такое внимание будущего вождя к условиям проживания рабочего класса подкупало. Шпеер оставался и главным декоратором всех нацистких мероприятий, масштабы которых росли изо дня в день. Креатив бил фонтаном. Однажды понадобилось провести парад низовых партийных деятелей НСДАП; проблема была в том, что это была плохо организованная толпа упитанных бюргеров, не умевшая ни держать строй, ни маршировать. Тогда Шпеер решил, что парад нужно проводить ночью, а для освещения запустил в небо несколько сотен лучей специальных зенитных прожекторов. Результат превзошел все ожидания. Но не обходилось и без косяков. Организуя похороны рейхспрезидента Германии Гинденбурга, Шпеер приказал покрасить деревянные скамьи для гостей в черный цвет. Из-за отсутствия времени и дождливой погоды краска не успевала высохнуть; тогда Шпеер заказал черные полотна, чтобы обнятуть ими скамьи. Но краска все равно пропиталась через ткань и многие гости испортили себе одежду.
В 1934 году Шпеер получил первый большой заказ от Гитлера: перестройка стадиона Цеппелинфельд. Деревянные трибуны следовало заменить каменными, но в своем проекте Шпеер пошел еще дальше. Он не просто спроектировал новый стадион с трибунами на 340 тысяч мест (что более чем втрое больше любого даже современного стадиона), но и изобразил, как он будет выглядеть через сотни лет — да, немного обветшавший и заросший, но все еще живой памятник гитлеровской Германии. В дополнение Шпеер запилил целое исследование на тему исторической ценности руин, как бы сопоставив предполагаемую архитектуру Германии с античной, чем окончательно покорил Гитлера.
«В 1940 году Олимпийские игры пройдут в Токио, но потом во все грядущие времена они будут проходить только в Германии», — говорил Гитлер Шпееру. «Мы создадим великую империю, — сказал он в другой раз. — Мы включим в нее все германские народы. Наша империя протянется от Норвегии до Северной Италии. Только бы мне хватило здоровья!».
Столица мира Германия
Летом 36-го Гитлер впервые посвятил Шпеера в свои планы по реконструкции Берлина. В них входил центральный проспект шириной 120 метров, триумфальная арка такой же высоты (для сравнения, высота французской арки — всего 50 метров). Здание конгресса должно было вмещать в себя до 150 тысяч человек. Но амбиции Гитлера, несмотря на его интерес к архитектуре, в основном ограничивались огромным проспектом и всем, что его окружало, особенно театрами. Остальная инфраструктура города его мало интересовала. Зато Шпеер, получивший карт-бланш на реконструкцию целого города, старался как-то подогнать все остальное под упоротые фантазии Гитлера. Впоследствии проект стал известен под названием «Столица мира Германия» и, разумеется, до конца доведен не был. Единственное, что от него осталось — лес Грюневальд на западе Берлина, вырубленный в 18-м веке для подготовки к силезским войнам и полностью восстановленный по приказу Шпеера.
При всем безумии планов Гитлера стоит сказать, что тот же Сталин ушел от них не очень далеко. Достаточно вспомнить о планах по строительству Дворца советов, не говоря про улицы — например, Ленинградский проспект в Москве как раз достигает 100-120 метров в ширину. Да и Московский проспект в Харькове, растянувшийся на 18 километров, едва ли сообщает о скромности вождя.
«Постоянно заявляя о своем стремлении к международному сотрудничеству, он задумывал сооружения, символизирующие имперскую славу после войны», — писал Шпеер впоследствии. Между тем, еще весной того же года Гитлер ввел войска в демилитаризированную рейнскую зону, как бы намекая на возможный захват Франции. Тогда это было чрезвычайно опрометчивым шагом — сам Гитлер говорил, что силы Германии были столь невелики, что если бы Европа спохватилась в тот самый момент, их бы разбили в два счета. Этого не произошло, а уже летом он рассказывал про триумфальную арку — но о каком триумфе идет речь, Шпеер тогда не задумывался.
Во второй половине тридцатых он окончательно стал личным архитектором Гитлера и практически постоянно находился в кругу его приближенных. И хотя это считалось за честь, даже практичного и исполнительного Альберта это напрягало. Гитлеру достаточно было спросить «А где Шпеер?», чтобы его адьютанты достали последнего из под земли. Несчастного архитектора выдергивали откуда угодно, просто чтобы он составил компанию фюреру за обедом. Нередко, когда Шпеер, запыхавшись, являлся к Гитлеру из другого конца Европы, оказывалось, что встреча уже потеряла актуальность или отменилась. Тем не менее, уже тогда Гитлер не терпел неповиновения, поэтому Шпеер был покорен. И когда Гитлер невзначай предложил ему вместе с семьей переехать в резиденцию Оберзальцберг — мол, чтобы удобнее было обсуждать проекты — ему ничего не оставалось, как подчиниться. К тому моменту там уже проживали Геринг и Борман. Гитлер во многом зависел от последнего: как раз в то время Борман нашел два невероятных источника дохода для партии. Сначала он придумал брать небольшой процент с продажи почтовых марок с изображением фюрера. Процент был мизерный, но так как фюрер был дико популярен, а марки были одним из главных мерил этой популярности, деньги потекли рекой. Вторая идея также была основана на всеобщем поклонении Гитлеру — всем промышленникам предлагалось на добровольной основе делать взносы в специальный фонд, как бы отдавая должное вождю. Взносы делали все.
Переезд пагубно повлиял на работу Шпеера, во многом из-за образа жизни Гитлера. Тот мог неделями сидеть как сыч и ничего не делать, кроме как обедать и ужинать. Остальным ничего не оставалось, как сычевать вместе с ним. За важные дела вроде подготовки речей Гитлер брался в последний момент и сидел ночами; он больше напоминал свободного художника, чем политика, разве что не имел пристрастия к веществам. Во время обедов редко велись оживленные беседы, так как особо болтать в присутствии фюрера никто не решался. Беспонтовость вписок довершалась подчеркнуто обычной едой: к тому же, сам Гитлер был вегетарианцем, а когда подавали мясо, любил задвинуть речь про «трупоедов». Алкоголь был посредственным — подавали средней руки шампанское, так как все лучшие запасы уходили к министрам вроде Геринга.
Сам Гитлер со скорым приближением предполагаемой войны менялся в худшую сторону. Он жаловался на проблемы со здоровьем, много нервничал и истерил по мелочам. Правда, по словам Шпеера, многие из его истерик вероятнее всего были срежиссированы — временами Гитлер специально орал со всей силы, чтобы потом поугарать над испуганной реакцией своих подчиненных. Однако жалобы на здоровье не прекращались с 37 года и до конца войны — Гитлер постоянно твердил, что скоро умрет. По мнению Шпеера, эти страхи отчасти стали причиной спешки Гитлера во всех вопросах.
«Хрустальная ночь» 9 ноября 38-го года впоследствии стала для Шпеера одним из самых «скорбных дней» — во многом потому, что на следующий день он проезжал мимо расколоченных витрин еврейских магазинов и не придал этому особого значения. Работы было выше крыши, а Гитлер при встрече выразился в том духе, что Геббельс «слегка» перегнул палку. По словам Шпеера, в следующие годы его беспокоило в Гитлере многое, от частных случаев его поведения до политических решений, но «ненависть Гитлера к евреям казалась мне настолько банальной, что я не задумывался о ней всерьез».
На тот момент холокост был совершенно неочевиден. Один из исследователей этого феномена в документальном фильме «Шоа» пришел к выводу, что у нацистов не было ни единого документа, где прямым текстом сообщалось о геноциде евреев. Это же подтверждали многочисленные участники тех событий; «окончательное решение еврейского вопроса» — такова была единственная официальная формулировка того, что происходило с 1938 года и до конца войны. Возможно, что Шпеер, встречавшийся с Гитлером почти каждый день, мало что об этом знал. Но уже сидя в тюрьме после войны он признался, что хотя он был любимчиком Гитлера, не был политиком, занимался архитектурой, а затем военным снабжением и всячески дистанцировал себя от прочих дел — эту дистанцию определял он сам. «Знал я или не знал или как мало или много я знал — эти вопросы теряют смысл, когда я думаю об ужасах, о которых должен был знать, и выводах, которые должен был сделать из того немногого, что действительно знал. Те, кто задает мне эти вопросы, ожидают моих оправданий, но у меня их нет. Ни оправдания, ни извинения не могут ничего изменить и исправить».
Мое личное мнение после прочтения всех дневников и интервью Шпеера — он знал больше, чем говорил, и в приведенной выше цитате, как и множестве других, Шпеер сам на это и намекает. Судя по многим его воспоминаниям, это был технократ до мозга костей, что позволяло, хоть и не давало права дистанцировать себя от самых ужасных истин.
До начала войны Шпеер довел до конца самый большой из своих проектов — здание новой рейхсканцелярии. В огромной махине с фасадом длиной почти полкилометра большую часть занимал кабинет Гитлера площадью 400 квадратных метров и дорога до него, вымощенная мрамором. Гитлеру нравилось, что путь до кабинета был таким долгим и скользким — дескать, так иностранные дипломаты набирались страху, пока шли к нему. Огромный стол был инкрустирован вынутым из ножен мечом, что, по мнению Гитлера, также внушало трепет. Иностранных гостей, правда, там успело побывать не так много; среди них был президент Чехословакии Эмиль Гах. В том самом кабинете переволновавшегося Гаха хватил сердечный приступ. Его быстро привели в чувство и довершили то, за чем приглашали — Гах подписал бумагу о добровольной сдаче страны Гитлеру.
На все строительство Шпееру был выделен всего год; силами четырех с половиной тысяч рабочих он уложился даже раньше срока, чем в очередной раз расположил к себе Гитлера. Перед торжественным открытием здания рабочие нечаянно уронили огромный бюст Бисмарка, первого канцлера Германской империи. Зная о том, как суеверен Гитлер по поводу таких вещей, он втайне приказал изготовить новый бюст и искусственно состарить его с помощью чая. К концу войны здание основательно пострадало, а после его сравняли с землей. Гранитный камень кроме прочего использовали при строительстве московского метро.
После сдачи рейхсканцелярии и переезда Гитлера в берлинскую редизенцию Шпеер продолжил работу над планом обновления немецкой столицы. Вместе с Гитлером утверждалась застройка двух осей — на 40 и 50 км соответственно, составивших основу нового города. Гитлер продолжал уделять внимание в основном дворцам, музеям, театрам, министерствам и прочим подчеркнуто огромным зданиям. Жемчужиной проекта стал так называемый Большой зал. Его высота составляла 320 метров при периметре 315×315. Как заметил сам Шпеер, в такое здание можно было поместить несколько вашингтонских Капитолиев. Внутри зал был рассчитан на 180 тысяч человек. Купол здания венчал германский орел, державший в руках земной шар; неподалеку простирался бассейн в 1200×400 метров, разумеется, крупнейший в мире. Чуть позже Гитлера напряг тот факт, что Сталин собирается возвести в Москве Дворец советов высотой в 495 метров, но так как общий объем его здания превышал сталинский, фюрер быстро угомонился. Тем не менее, спустя пару лет, когда дела немцев на войне шли относительно неплохо, Гитлер обронил, что теперь-то с «их небоскребом покончено раз и навсегда».
Шпеер гордился и был дико вдохновлен своей работой, и его можно было понять — мало какому архитектору современности доверялось построить такое. О том, что он, подобно Гитлеру, явно увлекся, можно понять по реакции его отца. Ознакомившись с планами по перестройке Берлина, отец Шпеера, также видный архитектор, был краток: «Вы все сошли с ума». Впоследствии сын поймет, что папа был прав чуть более чем полностью.
Но пока что работа шла полным ходом. О надвигающейся войне мало кто подозревал. Шпеер впоследствии предполагал, что Гитлер либо сам еще не планировал воевать, либо маскировал свои намерения архитектурными планами. Британия, к примеру, намеревалась вписаться в берлинский проект с новым зданием посольства. Примерно в это же время Шпеер задался вопросом, где найти столько людей на строительство. «Выход из положения нашел Гиммлер», писал он в мемуарах: речь шла об использовании труда заключенных концлагерей, первые из которых появились в Германии уже в 1933 году. Шпеер согласился; его смущало лишь то, что заключенные не являются квалифицированными строителями. После войны именно этот «выход из положения» обеспечит ему тюремный срок.
Примечательно, что пропаганда Геббельса всю дорогу продавала Гитлера, как вождя предельно скромного. В свои упоротые планы по застройке Берлина он почти никого не посвящал, а если и говорил о них, то в разрезе его будущего преемника — мол, я-то ладно, в такой обстановке любой лох будет смотреться достойно.
Проведя все нужные расчеты, Шпеер пообещал Гитлеру сдать обновленный Берлин к 1950 году. Об этом же он сообщил своей жене: дескать, дорогая, в ближайшие десять лет я работаю, а потом едем в кругосветное путешествие. Ну да.
Альберт Шпеер и война
Хотя Шпеер постоянно был рядом с Гитлером, о том, что дело принимает опасный оборот, он мог только догадываться. Горячо, по его наблюдениям, стало в августе 1939-го, однако на собраниях Гитлера с Герингом, Гебельсом, Гиммлером и прочими министрами Шпеер (пока) не присутствовал, и никаких подробностей дипломатических переговоров не знал. Но когда в сентябре при Шпеере к Гитлеру ввалился Геринг и заявил, что теперь Черчилль в правительстве и война неизбежна, ему подумалось, что Гитлер не очень-то ждал такого расклада и до последнего надеялся, что Англия с Францией объявили войну для вида и не намереваются переходить к решительным действиям. По его словам, создавалось четкое впечатление, что в своих решениях Гитлер опирался не на объективную информацию, а на собственные озарения, которые зачастую расходились с действительностью.
Уверенность пришла к нему чуть позже, с первыми успехами в Польше. После них он заявил, что все, дескать, идет по плану. В будущем подобная ситуация повторялась неоднократно — несколько раз порядочно облажавшись но каким-то чудом избежав тотального факапа, Гитлер восклицал «Ну я же говорил!», что как бы подтверждало его дар провидца. Но показателен был уже первый отъезд Гитлера на фронт.«Ни один полк не маршировал на войну с цветами, как в начале Первой мировой. На Вильгельмсплац не собиралась толпа, громко требовавшая появления Гитлера. <…> Ни одна живая душа не обратила внимания на историческое событие — отъезд Гитлера на организованную им войну». Прощаясь с боссом в наспех затемненной комнате, Шпеер все же смог разглядеть в нем человека, «терявшего самообладание из-за любого пустяка»; такого Гитлера он будет видеть гораздо чаще.
Уезжая, Гитлер наказал Шпееру не лезть в военные дела и продолжать заниматься оговоренными с ним проектами, то есть, перестройкой Берлина. Шпеер, будучи человеком прагматичным и разумным, держал это в уме, но не мог не предложить свою помощь — например, предоставить часть рабочих для строительства военных заводов. Первые же его шаги в этом направлении были встречены Гитлером враждебно: тот настаивал на своем решении не останавливать свою великую стройку, что смутило Шпеера еще тогда. Гитлер «не желал отказываться от своих дорогостоящих игрушек, совершенно не учитывая настроения народных масс, озадаченных грандиозным строительством. Это был был первый приказ Гитлера, от которого я уклонился».
Здесь я хочу прервать свой рассказ и обратить внимание на этот шаг Шпеера. Хотя он ослушался приказа фюрера, в будущем он не раз будет говорить о своей преданности ему — хотя и с растущей тенью сомнения. Но по этому событию становится понятно, что Шпеер был не просто фанатиком Гитлера или даже архитектором, одержимым собственной славой. Получив в свои руки власть, он оказался одним из тех, кто воспользовался ей с максимальной пользой для Германии. И покажет это еще не раз.
После ввода войск во Францию и Компьенского перемирия в 1940 году Гитлер еще крепче уверился в своем величии и обновил свой указ по обновлению Берлина. Гуляя со Шпеером по Парижу, он, как бы невзначай, заявил, что изначально думал разрушить французскую столицу, но в итоге понял, что нужно просто быстрее отстроить новый Берлин. От столь варварского заявления Шпеер напрягся и отметил про себя, что Гитлер совмещает в себе как весьма разумную личность, так и «безжалостного человеконенавистника, отрицающего общепринятые ценности». Но быстро расслабился, ведь теперь фюрер поставил новую цель — превзойти Париж! Ох, Альберт.
Спустя несколько дней после того разговора случилось весьма забавное (для нас) и шокирующее (для Гитлера) событие: его личный секретарь Рудольф Гесс без его ведома улетел в Англию, чтобы заключить с ней перемирие. Гитлер орал, как животное; Гесс сразу был признан изменником; в Англии у него ничего не вышло, но в Германию он так и не вернулся — его взяли в плен; но мы к этому персонажу еще вернемся.
Весной 1941 года стала неиллюзорной угроза войны с СССР, однако Гитлер все еще настаивал на продолжении реконструкции Берлина. Летом, когда нападение на Россию было уже решенным делом, Гитлер пригласил архитектора к себе и заявил, что теперь мы будем получать гранит и мрамор из России «в любых количествах». Так Шпеер осознал, что его начальник — поехавший. В связи с этим Шпеер рассказал историю о том, что на 50-летие министра иностранных дел Риббентропа ему подарили шкатулку для заключенных им соглашений. Как затем сообщили Гитлеру, когда начали искать подходящие для подарка бумаги, выяснилось, что ненарушенных Германией договоров к тому моменту уже почти не осталось. «Гитлер смеялся до слез», — вспоминал Шпеер.
К концу 1941 года Гитлер не то чтобы осознавал опасность своего положения в войне с Россией, но уже не мог ограждать Шпеера от военного строительства. Тот охотно предоставлял для него своих рабочих и всячески помогал в налаживании любого производства. В процессе Шпеер сблизился с Фрицем Тодтом — тогдашним министром вооружения Германии, также заведовавшим всем военным строительством. Кроме прочего, эти два человека сходились в том, что в верхушке Рейха очень многое делается через задницу и совсем не способствует благотворной деятельности и успеху Германии в войне. Когда в феврале 1942 года Тодт погиб в авиакатастрофе, Шпеер ожидал, что военные стройки лягут на него. Но ему пришлось заменить погибшего на всех фронтах. Почти в одночачье Шпеер стал министром вооружений и боеприпасов, руководителем всего военного строительства, и до кучи — генеральным инспектором дорог, водных и энергоресурсов. Не громко ли будет сказано, что теперь во многом от него зависела судьба Германии в этой войне? Нормально. Правда, на тот момент Шпеер, по его признанию, никогда не имел дел с оружием, даже не охотился. Но, забегая вперед, надо сказать, что если бы в той Германии нашлось еще хотя бы несколько таких Шпееров, у нас и союзников было бы гораздо больше проблем.
Смена профиля: как разогнать немецкую машину
В кратчайшие сроки Шпеер перелопатил промышленность и экономику Германии, чтобы наладить все нужные для успешной работы процессы. Дабы свести к минимуму бюрократическую возню и витиеватость вертикалей власти, из-за которых порой невозможно было найти нужные концы, многих промышленников и важных чиновников он подчинил напрямую себе, при этом оставляя за собой право вмешаться практически в любой вопрос — и возлагая на себя всю ответственность за то или иное решение. Во многом эта система полагалась на опыт работы Вальтера Ратенау, поднявшего экономику Германии во время Первой мировой войны (примечательно, что Ратенау был евреем и в итоге погиб от рук правых — и таких примеров было немало). Шпеер ураганом ворвался в курятник руководителей отделов, сидевших на своих местах десятками лет: в результате омоложения отделами управляли люди не старше сорока.
Исполнительным и покорным он предпочитал «неудобных», но глубоко профессиональных специалистов, аполитичных и слепо преданных своему делу. Многие из них не хотели состоять в партии, и Шпеер настоял чтобы это не было принципиальным условием. Также он проводил через себя все уголовные дела по саботажу промышленности, и большую часть спускал на тормозах, так как они не имели смысла. Зачастую это была критика тех или иных процессов, которую в СС принимали за «пораженчество», но Шпеер-то понимал, что без критического взгляда не замечаешь собственных ошибок и, как следствие, просираешь всю работу. Удивительно, но во время войны промышленность Германии в политическом плане двигалась в противоположную сторону промышленности СССР и союзников. В то время как последние ужесточали меры, «закручивали гайки» и объявляли всеобщую мобилизацию труда, Шпеер всеми силами ослаблял давление на рабочих и технических специалистов, давая им необходимую свободу. В чем Шпеер был жесток, так это в правдивости всех отчетов по производству — в случае завышения любых цифр налаженная им машина банально сбивалась с ритма и заводы вставали.
Результаты не заставили долго ждать. С февраля по август 42-го объемы военного производства выросли на 60 процентов, а спустя два года — вдвое. Не так-то просто почти в одиночку воевать против нескольких стран, но у Германии как-то получалось, во многом стараниями Шпеера. Основной проблемой оставалась нехватка людей на заводах. О труде заключенных, согласием на который Шпеер подвел себя под статью, мы уже говорили. Но он не решал всех проблем. Германия сама по себе не требовала от своего народа таких жертв, на которые шли русские или англичане. На время войны никто и не подумал об отмене пенсий и зарплат для жен солдат. Производство товаров народного потребления, которым легко можно было пожертвовать, снизилось лишь на 12%. Три года, пока Шпеер в пене искал людей к себе на заводы, 400 тысяч немок работали служанками. Всеобщая мобилизация труда была объявлена только в январе 1943-го, хотя Шпеер выл и требовал начать ее еще в 1942 году — а также говорил, что войну необходимо завершить к осени, так как осилить русскую зиму не представляется возможным. И Германия ее не осилила.
Главная проблема Германии
Фундаментальной проблемой Германии во Второй мировой, по мнению Шпеера, стало ее руководство. Первые лица страны не могли отказать себе в роскоши, постоянно строя для себя огромные особняки и бункеры со стенами толщиной до пяти метров. К концу войны, рассказывал Шпеер, перепуганный Гитлер приказал соорудить аж две подземные ставки, на возведение которых потребовалось несколько сотен рабочих, что на тот момент было критической потерей для его заводов. Доходило до смешного: когда однажды потребовалось прекратить производство косметики (те самые товары народного потребления), Гитлер согласился, но тут ему на мозги накапала его возлюбленная Ева Браун. Гитлер дал заднюю. Это было полной неожиданностью, вспоминал Шпеер, так как в целом Ева Браун была женщиной скромной и не выеживалась.
Вступление Гитлера на пост главнокомандующего армией в конце 41-го проблем только прибавило. Мало кому доверявший Гитлер считал, что он мастер на все руки, но по определению Шпеера, на самом деле «был дилетантом во всем». Еще раньше, к примеру, Гитлер хотел быть и главным архитектором, но к счастью, доверял хотя бы Шпееру. А вот своим генералам — не очень. По наблюдениям Шпеера, уже с осени 42-го года Гитлеру невозможно было возражать; вокруг него собралась коалиция генералов вроде Кейтеля, редко оспаривавших его решения. Видевший это Шпеер пытался привлекать к военным собраниям более здравомыслящих генералов, например, Фридриха Фромма — но тот со своим здравым смыслом вынужден был возражать, и быстро оказался в оппозиции, которой Гитлер не терпел (Фромма в итоге казнили как заговорщика). К слову, так было со многими людьми, которых предлагал Шпеер. В Германии во все времена хватало толковых специалистов, которых по достоинству оценил Шпеер и рекомендовал Гитлеру, но все они не подходили — потому что возражали.
Дипломатические просчеты в начале войны были лишь началом. Гитлер изначально не понимал важности подлодок и, в конечном счете, их не хватило. Танки, по его мнению, должны были быть как можно мощнее и тяжелее; о скорости и маневренности он не думал. Важнейшим проектом он считал строительство танка «Маус» весом под сотню тонн. Что до воздушных сил, идеей-фикс Гитлера были ковровые бомбардировки Англии, а в перспективе и Америки. Как не уговаривали его приостановить производство тяжелых бомбардировщиков, которые зачастую не долетали до своих целей, или хотя бы посылать самолеты на восток, где они были эффективнее, в итоге и воздушная война была проиграна.
Ядерную физику Гитлер называл «еврейской физикой», но по подсчетам Шпеера, в этом плане Германии все равно было не поспеть за США. Также из воспоминаний Шпеера можно сделать вывод, что Гитлер был откровенным пироманом — он с восторгом пересматривал хроники с горящим после бомбардировок Лондоном, а к концу войны заинтересовался «греческим огнем». Хватало и импульсных решений, шокировавших своей жестокостью. Когда Гитлер узнал, что СССР убивает немецких военнопленных, он приказал убивать «в тысячу раз больше советских пленных». Выпавший в осадок от такого заявления Шпеер попытался отговорить Гитлера, но не из гуманизма, а по «эгоистическим соображениям» — речь шла о трудовых ресурсах, которые так были нужны Шпееру. Гитлер одумался и подписал приказ о направлении их на заводы, Правда, дело было летом 43-го года, и возможность взять кого-нибудь в плен представлялась все реже.
Постоянные жалобы министра вооружения на то, что ему чего-то не хватает, или сделать что-то не представляется возможным, Гитлер воспринимал скептически и ободряюще заявлял: «Да ладно вам, Шпеер. Вы уже столько невозможного сделали. И с этим справитесь». Во многом в этом был виноват сам Альберт, еще до войны бравший самые высокие планки сроков и качества выполняемых работ, за что и был любим Гитлером.
Руливший авиацией Геринг считал нормой успокаивать и обнадеживать фюрера, что бы ни происходило на самом деле. Когда Шпеер однажды посетовал на нехватку стали для производства локомотивов, второй человек после Гитлера на полном серьезе предложил делать их из бетона. Словом, массивный фейспалм покрывал лицо Альберта Шпеера в то время. Хотя с оптимизмом Геринга многое становится понятно, если знать, что в тот момент он плотно сидел на морфии. В конце войны Геринг внезапно начал носить мундир цвета хаки, чем неизбежно напоминал американских генералов, и предлагал Гитлеру сложить полномочия, рассчитывая договориться с союзниками о капитуляции и выйти сухим из воды.
Читая мемуары Шпеера, я тщетно пытался отнести его к какому-либо лагерю рейха, да и вообще поделить рейх на лагеря относительно нашего героя. По ходу войны Шпеер заключал устные соглашения то с Геббельсом, то с Герингом или другими министрами, чтобы облегчить свою работу, от которой напрямую зависел успех Германии в войне. Но любые соглашения в итоге нарушались и обращались против него — либо из личных интересов министров, либо в страхе перед Гитлером. Вместе с тем, союза Геббельса и Геринга, к примеру, не могло быть вовсе — в какой-то момент они жутко посрались из-за того, что Геббельс приказал закрыть любимый ресторан Геринга. Своим участием в подковерных играх Шпеер нажил себе кучу врагов; тот же Геринг в итоге организовал против него заговор. Правда это или нет, Шпеер выглядел гадким утенком в верхушке рейха, и постоянно терпел унижения. Но по его признанию, бросить все ему мешал не только страх перед Гитлером, но и жажда власти. По его распоряжениям на работу выходили сотни тысяч рабочих, производилось колоссальное количество боеприпасов и техники; в его руках были самые невероятные бюджеты в стране — в переводе на современные деньги каждые четыре дня войны он тратил порядка 750 миллионов долларов.
Поражение Гитлера и операция о спасению Германии
Как замечает Шпеер, в глазах союзников Германия выглядела более могучей державой, чем было на самом деле. Например, если бы союзники уделяли больше внимания точечным бомбардировкам, исход войны был бы решен гораздо раньше; по непонятным Шпееру причинам атаки на заводы прекращались, когда они были почти парализованы — но этого «почти» и не хватало, чтобы вывести их из строя. Также союзники полагали, что немцы постоянно заботились о передислокации заводов во избежание повторных атак, но и это было не так: гауляйтеры регионов отказывались размещать у себя объекты, столь привлекательные для бомбардировок, чтобы их земли не бомбили.
Чем ближе союзники подходили к Берлину, тем решительнее Гитлер посылал в атаку свои войска — точнее то, что от них оставалось. В конце 44-го года Германия была практически обречена. Над страной летали самолеты союзников, что, как клятвенно обещал Геринг еще пару лет назад, «было невозможно». Гитлер орал на каждом военном совещании, как демон, обкладывая и Геринга, и всех остальных. Помимо решительного продвижения вперед остатками армии, которая то и дело оказывалась в «котлах», лейтмотивом стала тактика «выжженной земли». Жечь мосты, разрушать заводы и прочие важные объекты, не оставляя врагу ни сантиметра Германии. Если для Гитлера такой ход событий был единственно верным, то Шпеер недоумевал.
Отчаявшись пойти на сделку еще хоть с кем-нибудь, чтобы предъявить Гитлеру ультиматум и заставить его передать власть, Шпеер даже задумал убить Гитлера. Для этого он хотел пустить газ в здание рейсхканцелярии, где постоянно сидел Гитлер; в последний момент его план обнаружил слабину, и оказалось, что это невозможно. Собирался ли Шпеер убить Гитлера на самом деле, или нет, его можно понять. Его мемуары заканчиваются примерно вместе с войной, но чем ближе ее хронологический конец, тем больше дел появляется у их автора — и тем больше убеждаешься, что он служил не только Германии Гитлера, но и Германии как таковой. Шпеера заботит куча дел: от вывоза картин из берлинских музеев в соляные пещеры, чтобы их не похерили в милитаристическом угаре союзники или сами немцы по приказу понятно кого, до сохранения мостов и жизненно важных для страны коммуникаций. К тому моменту Шпеер ослушался не одного приказа своего босса — например, об уничтожении всех предприятий на территории Франции, и делал все возможное, чтобы страна продолжила существование даже после поражения.
В марте 1945 года Шпеер написал Гитлеру письмо, где на 22 страницах изложил все, что он думает о положении дел. Учитывая импульсивный характер фюрера и его текущее душевное состояние, одной фразы «никто не имеет права связывать судьбу немецкого народа с собственной судьбой» хватило бы для смертного приговора. Однако его не последовало. Вместо этого Шпеер был лишен многих полномочий, но все же остался приближенным к Гитлеру. Тот, если коротко, почти весь остаток весны обсуждал с кем придется новинки вооружения и продолжал сохранять видимость того, что война идет полным ходом. Планировались «внезапные» атаки на «оголенные» фланги противника. Ходили слухи о некоем «оружии возмездия» и «лучах смерти».
Шпеер пишет, что решил держаться как можно ближе к Гитлеру, но со своим расчетом. В какой-то момент он даже открыто заявил ему, что не верит в победу. Расстроенный тем, что так думает даже его любимчик (а его усердная работа до последнего позволяла ему верить), Гитлер дал Шпееру время подумать еще. Спустя сутки Шпеер просто заявил: «Мой фюрер, я полностью вас поддерживаю». У Гитлера отлегло, а Шпеер прямо под его носом развернул двойную игру, без его ведома проводя множество приказов о спасении заводов, электростанций и энергосетей — фактически, постепенной сдаче Германии противнику в целости и сохранности. Большинство офицеров и промышленников не сговариваясь стояло на стороне Шпеера. «Мне казалось, что Генеральный штаб в конце концов перестал снабжать Гитлера реалистичной информацией и не мешал играть ему в его военные игры».
В апреле шли приготовления к концу войны. Уже были известны планы по разделению Германии между союзниками; сверившись с ними, Шпеер перевез семью подальше от русских. Геринг на последнем дне рождения Гитлера сказал, что у него срочные дела на юге, и был таков; Геббельс не скрывал, что покончит жизнь самоубийством в Берлине, а его жена и дети не должны его пережить — «иначе станут оружием вражеской пропаганды». Наш герой предложил Магде Геббельс помощь в побеге от мужа вместе с детьми, но та отказалась. Гитлер планировал последнее сражение — за Берлин. Шпеер делал все возможное, чтобы его не было, и город сдали как можно быстрее. И при этом продолжал общаться с Гитлером. В последние недели перед взятием Берлина они в бункере рассматривали архитектурные планы Линца, где Гитлер провел детство и мечтал восстановить вслед за Берлином. В конце апреля Шпеер в последний раз посетил тот бункер. Встретился с Магдой Геббельс, которая к тому моменту перенесла несколько сердечных приступов и была счастлива, что в живых останется хотя бы ее сын Харальд; с Евой Браун — та, по его словам, держалась достойнее прочих и предложила напоследок распить бутылку шампанского; попрощался с Гитлером. «Так вы уезжаете? Хорошо. До свидания». Собственно, ничто не мешало Шпееру уехать днями раньше, но он специально приехал попрощаться: каким бы безумцем не был Гитлер, пустивший под откос его родную страну, Шпеер был к нему привязан. 1 мая, узнав о его смерти, он разрыдался. «Только сейчас разорвались узы, соединявшие меня [с ним]. Только сейчас чары развеялись, магия исчезла». О преступлениях, совершенных в концлагерях, Шпеер, по его словам, узнал спустя две недели. И заявил о готовности предстать перед судом. «Каждый, кто занимал руководящий пост, должен лично взять на себя долю вины, чтобы облегчить вину немецкого народа».
Двадцать лет в Шпандау
На Нюрнбергском процессе Шпеер получил двадцать лет. Если он и знал об истинном предназначении концлагерей, показанная на суде шокирующая кинохроника могла открыть ему глаза на всю чудовищность нацистского режима. На суде Шпеер говорил весьма убедительные речи; по воспоминаниям союзников, он был одним из немногих, чьи слова были похожи на раскаяние.
По итогам первого Нюрнбергского процесса (всего их было 13) Шпеер попал в группу из семи заключенных, приговоренных к отбыванию тюремного срока. Кроме него это были: адмирал-командующий подводным флотом Карл Дениц, назначенный Гитлером своим преемником после его смерти (10 лет), фон Нейрат, бывший министр иностранных дел (15 лет), гауляйтер Вены Бальдур фон Ширах (20 лет), министр экономики Вальтер Функ, адмирал Эрих Редер и тот самый секретарь Гитлера, смотавшийся в Англию — Рудольф Гесс (все трое — пожизненно). Первый год своего срока они отбывали в Нюрнберге, при них же были казнены другие подсудимые, кроме Геринга — тот покончил с собой за несколько часов до приведения приговора в исполнение. Весь тюремный срок Шпеер вел дневник, который не менее любопытен, чем его военные мемуары. В Нюрнберге он волнующе описывает ночь смертной казни и следующий день, когда их заставили убирать комнату, где казнь проходила: «Гесс вытягивает по стойке смирно перед темным пятном на полу, похожим на кровь, и поднимает руку в партийном приветствии». Спустя некоторое время Шпеера и его товарищей перевели в тюрьму Шпандау.
Правда, «товарищество» было весьма условным. Своими признаниями на суде Шпеер, полностью отрекшийся от своего начальства, настроил остальных заключенных против себя. И хотя все эти годы семеро заключенных сохраняли официально-деловые отношения и обращались друг к другу исключительно на «вы», к Шпееру сохранилось настороженное и прохладное отношение.
Хотя судом над нацисткими преступниками заправляли американцы (как вроде бы самая непредвзятая сторона), заключенных охраняли все союзники по очереди, меняясь каждый месяц. Шпеер не отмечает особых различий между французами, англичанами и американцами, чего не скажешь о русских. Еще в ходе процесса СССР настаивал на смертной казни для всех обвиняемых без исключения. Логично, что русские смены в Шпандау были самыми суровыми, но они скорее контрастировали с другими — думаю, различия между российскими и европейскими тюрьмами более-менее известны даже тем, кому сидеть не приходилось. Русские месяцы в тюрьме Шпеер называл «голодными» — паек был скудный, плохого качества и один и тот же. Когда он впервые пожаловался на рацион, русский охранник рассказал следующую историю: «В Москве снаряжали экспедицию на Дальний Восток. Среди разрешенных вещей был граммофон и 50 пластинок, Когда исследователи решили послушать музыку в своей палатке, оказалось, что прислали пятьдесят экземпляров одной пластинки». Из наблюдений за часовыми на сторожевых башнях: «Русские автоматы обычно направлены в нашу сторону, во двор, а оружие американцев нацелено наружу».
Но, в конечном счете, хорошие охранники находились в каждой смене. В первый год заключенным запрещались газеты и любая переписка, но очень быстро среди охранников всех национальностей нашлись люди, готовые безвозмездно помогать с чем угодно — порой удавалось достать даже алкоголь. Постепенно надзиратели если не сроднились с немногочисленными заключенными, то уж точно подружились — ненавидеть друг друга и сохранять строгую дисциплину даже пару лет в столь камерной обстановке было невозможно.
Сидя в тюрьме, и Шпеер, и другие не теряли надежды на досрочное освобождение или хотя изменение приговоры (адмирал Редер просил заменить пожизненное на расстрел). Некоторые, в итоге, в самом деле были освобождены по состоянию здоровья — уже в тюрьму они прибыли немолодыми людьми. Шпеер был здоров, однако за него вступались многие политики из послевоенной Германии и стран-союзников — но Советский Союз был против любых поблажек для заключенных, только если они не находятся при смерти. После досрочного освобождения фон Нейрата — он был уже стар и в тюрьме перенес сердечный приступ, некоторые увидели в этом выход из положения и пытались симулировать.
Абсолютным чемпионом по симуляциям был Рудольф Гесс. Еще в начале сороковых, когда он попал в плен к англичанам при попытке заключить с ними мир, Гесс жаловался на повсеместные боли и потерю памяти. Концерт продолжился, когда он воссоединился со своими земляками в Шпандау. Судя по дневникам Шпеера, Гесс практически каждую ночь стонал и кричал, утверждая что умирает. Врачи разводили руками и делали ему уколы с дистиллированной водой, после которых Гесс успокаивался. Летом 1956 года Шпеер писал: «Сегодня днем я случайно оказался в коридоре, когда Гесс вышел из камеры — расслабленный и бодрый. При виде меня его выражение изменилось в долю секунды. Я был потрясен. Передо мной стоял измученный, страдающий человек. Он даже шел совершенно иначе. <…> Я никому об этом не скажу, ни остальным, ни самому Гессу. Он притворяется уже пятнадцать лет». Среди заключенных ходили слухи, что в тех же целях Гесс специально ел стиральный порошок.
В конце концов Гессу суждено было остаться одному. Его коллеги по пожизненному Функ и Редер в итоге вышли по состоянию здоровья. В 1966 году на свободу выходили Ширах и Шпеер. Шпеер в последней беседе с Гессом предложил ему перестать ломать комедию с симуляцией. Тот согласился. В последние часы вместе они наблюдали за разгрузкой угля. Гесс сказал: «Столько угля. И с завтрашнего дня — для меня одного». Он повесился в камере в возрасте 93 лет. Опустевшая тюрьма Шпандау была снесена, чтобы не превратиться в объект паломничества неонацистов, среди которых Гесс был культовой фигурой.
Выйдя из тюрьмы, Альберт Шпеер занялся изданием своих мемуаров и дневников. Умер он в Лондоне в 1981 году от кровоизлияния в мозг. Конечно, в своих книгах и интервью он мог позиционировать себя так, как ему было удобно. Но думаю, что даже если бы кто-то другой получил возможность рассказать его историю и быть максимально беспристрастным, представить Шпеера как нацисткого преступника уровня Геринга или Геббельса едва ли бы вышло. Скорее, это был талантливый организатор (и далеко не самый талантливый архитектор), которому по трагическому стечению обстоятельств выпало работать на нацистский режим. И приносить ему ощутимую пользу.
источник
-
- Наверное вас заинтересует
-
- Популярные Рубрики
